Карсон Маккалерс - Сердце — одинокий охотник
— Вот, — сказал Бреннон. — Тут вам хватит закусить.
Он поставил перед Блаунтом стакан какого-то горячего питья и тарелку пирога с курицей. У напитка был сладковатый пряный запах. Джейк вдохнул пар и закрыл глаза.
— Что это?
— Кипяток с ромом, лимонной коркой и куском сахара. Хорошее питье.
— Сколько я вам должен?
— Наизусть не скажу, но перед вашим уходом посчитаю.
Джейк жадно отхлебнул грога и поболтал его во рту, прежде чем проглотить.
— Денег от меня вы все равно не получите, — сказал он. — Их у меня нет, а если бы и были, я бы, пожалуй, и тогда вам не отдал.
— А я разве требую? Будто я когда-нибудь предъявлял вам счет.
— Нет, — произнес Джейк. — Вы себя вели очень прилично. И если подумать, вы вообще очень порядочный мужик — в личном, так сказать, плане.
Бреннон сидел против него за столиком. Ему явно хотелось что-то спросить. Он возил по столу солонку и то и дело приглаживал волосы. От него вроде пахло духами, а полосатая голубая рубашка сверкала чистотой. Рукава ее были засучены, и, чтобы они не спускались, их придерживали старомодные синие резиновые браслеты.
Наконец он, как-то неуверенно прочистив горло, сказал:
— Как раз перед вашим приходом я просматривал вечернюю газету. Там, где вы работаете, сегодня, кажется, были беспорядки.
— Точно. А что там написано?
— Сейчас принесу. — Бреннон взял со стойки газету и прислонился к перегородке кабины. — Пишут, что в аттракционе «Солнечный Юг», расположенном там-то, произошли беспорядки. Два негра получили смертельные ножевые раны. Трое других легко ранены и отправлены в городскую больницу. Убитых звали Джимми Мэйси и Лэнси Дэвис. Раненых зовут Джон Хэмлин, белый из центрального фабричного поселка, Вэриоз Вилсон, негр, и так далее, и тому подобное. Цитирую: «Был произведен ряд арестов. Предполагается, что беспорядки спровоцированы профсоюзными агитаторами, так как на месте происшествия обнаружены листовки подрывного характера». — Бреннон скрипнул зубами. — Набирают эту газету с каждым днем все хуже и хуже. «Подрывной» написано через «а», а «агитаторами» — через «е».
— Вот это ловко, — ядовито скривился Джейк. — «Спровоцировано профсоюзными агитаторами»! Интересное дело!
Джейк прижал руку ко рту и уставился в пустую тарелку.
— Каковы ваши планы?
— Ухожу. Сегодня же меня здесь не будет.
Бреннон принялся полировать ногти о свою ладонь.
— Что ж, особой необходимости в этом нет, но может, вы и правы. Только зачем так спешить? Пускаться в путь в такое время вряд ли разумно.
— А я предпочитаю сразу.
— Да и я думаю, что вам стоит попробовать начать сначала. Но при этом послушайтесь моего совета. Лично я придерживаюсь консервативных взглядов, и поэтому ваши воззрения кажутся мне чересчур крайними. Но, с другой стороны, я всегда стараюсь подходить к любому вопросу с самых разных сторон. Мне бы хотелось, чтобы вы встали на ноги. Почему бы вам не устроиться в таком месте, где вы сможете встречаться с людьми, более или менее близкими вам по духу? И как-то осесть?
Джейк с раздражением отодвинул тарелку.
— Я сам еще не знаю, куда пойду. Оставьте меня в покое. Я устал.
Пожав плечами. Бреннон отошел к себе за стойку.
Да, он здорово устал. Горячий ром и тяжелый стук дождя нагоняли на него сон. Приятно было сидеть здесь, в укромном месте, хорошенько поев. Он при желании может положить голову на стол и подремать — чуть-чуть, конечно. Голова у него будто вспухла, такая она тяжелая, а глаза слипались. Но спать ему долго нельзя, надо поживее сматывать удочки.
— Скоро, по-вашему, перестанет дождь?
Голос у Бреннона тоже был сонливый.
— Трудно сказать… Тропический ливень. Может, вдруг прояснится, а то как начнет моросить и заладит на всю ночь…
Джейк опустил голову на руки. Шум дождя напоминал морской прибой. Он слышал, как тикают часы и вдалеке гремят посудой. Постепенно руки его разжались. Они безвольно лежали на столе ладонями кверху.
Тут он почувствовал, что Бреннон трясет его за плечи и заглядывает в лицо. Ему все еще снился страшный сон.
— Проснитесь, — будил его Бреннон. — Вас мучит кошмар. Я сюда заглянул, а рот у вас открыт, вы стонете и шаркаете по полу ногами. Первый раз вижу…
Сон не отпускал его. Он ощущал давний, знакомый ужас, который всегда преследовал его при пробуждении. Оттолкнув Бреннона, он вскочил.
— Нечего мне рассказывать, что у меня кошмар. Сам все помню. Тот же, что снился мне уже раз пятнадцать.
Теперь он и в самом деле отчетливо его помнил. Прежде он, проснувшись, никак не мог последовательно восстановить его в памяти. Будто он идет в огромной толпе… вот как там, в «Солнечном Юге». Но в лицах вокруг что-то восточное. Солнце палит, и люди полуголые. Толпа молчаливая, равнодушная, и по всему можно сказать, что и голодная. Кругом ни звука, только солнце и молчащая толпа. А он бредет среди нее, и в руках у него большая крытая корзина. Он несет эту корзину и не знает, куда ее деть. И во сне чувствует какой-то особенный томительный страх оттого, что бродит, бродит среди этих людей и не знает, куда положить свою ношу, которую он так долго тащил.
— Что вам снилось? — спросил Бреннон. — За вами гнался черт?
Джейк встал и подошел к зеркалу за стойкой. Лицо у него было грязное, потное. Под глазами темные круги. Он намочил под краном платок и вытер лицо. Потом вынул карманную расческу и аккуратно пригладил усы.
— В самом сне, казалось, не было ничего особенного. Но когда спишь, ощущаешь, как тебе страшно.
Часы показывали уже половину шестого. Дождь почти перестал. Джейк взял чемодан и направился к выходу.
— Пока. Может, черкну вам открытку.
— Погодите, — сказал Бреннон. — Вам еще рано идти. Дождь хоть и поутих, но все еще идет.
— Капает с навесов. Мне лучше смыться из города дотемна.
— А деньги у вас есть? Хотя бы на неделю?
— Деньги мне не нужны. Не раз живал без денег.
Бреннон заранее приготовил конверт, где лежали две двадцатидолларовые бумажки. Джейк осмотрел их с обеих сторон и спрятал в карман.
— Бог его знает, зачем вы это делаете. Вам же теперь их не видать как своих ушей. Спасибо. Я этого не забуду.
— Желаю удачи. И дайте о себе знать.
— Adios.
— Прощайте.
Дверь за ним затворилась. Дойдя до угла, он обернулся и увидел, что Бреннон стоит на тротуаре и смотрит ему вслед. Он зашагал дальше, к железнодорожному полотну. По обе его стороны тянулись ветхие двухкомнатные домишки. На захламленных дворах стояли прогнившие сортиры, а на веревках сушилось рваное, застиранное тряпье. На три километра вокруг всюду только убожество, скученность и грязь. Даже земля и та казалась загаженной и заброшенной. То там, то сям пытались посадить огород, но выжило лишь несколько чахлых капустных головок. И парочка сиротливых, закопченных смоковниц. В грязи копошилась детвора, меньшенькие — в чем мать родила. Зрелище этой беспросветной нужды было настолько жестоким, что Джейк зарычал и сжал кулаки.
Дойдя до городской черты, он свернул на шоссе. Мимо проходили машины. Но плечи у него были слишком широкие, а руки — чересчур длинные, и никто не хотел его подвезти. Такой уж он был сильный и уродливый. Но может, все-таки остановить чей-нибудь грузовик… Перед самым закатом показалось солнце. От зноя с мокрого асфальта поднимался пар. Джейк упорно шагал по дороге. Стоило городу скрыться за спиной, и он почувствовал новый прилив энергии. Что это — бегство или атака? Все равно, важно, что он снова в пути. И все еще раз начинает сначала. Дорога впереди тянулась на север, чуточку отклоняясь к западу. Но далеко он не пойдет. Юга он не бросит. Это ему ясно. В нем жила надежда, что, быть может, вскоре странствия его обретут свою цель.
Вечер
Какой теперь во всем этом толк? Вот что ей хотелось бы знать. Какой, будь оно проклято, толк? От всех ее планов, от музыки? Ведь она же просто-напросто попала в западню: сначала в магазин, потом домой спать, а потом опять в магазин. Часы напротив лавки ювелира, где когда-то работал мистер Сингер, показывали семь. А она только что освободилась. Если в магазине надо было поработать сверхурочно, управляющий всегда просил ее. Она дольше могла простоять на ногах и была выносливее любой другой продавщицы.
После сильного дождя небо стало спокойным, бледно-голубым. Темнота сгущалась. Уже зажигали огни. На улице гудели автомобили и газетчики выкрикивали заголовки новостей. Идти домой ей не хотелось. Если она сразу пойдет домой, она ляжет на кровать и будет реветь. Так она устала. Но если она пойдет в «Кафе „Нью-Йорк“» и съест мороженого, может, ей станет легче. Покурит, побудет хоть немножко сама с собой.
Возле дверей было полно народу, поэтому она села в самую дальнюю кабинку. Больше всего у нее уставали зад и лицо. Там, в магазине, полагалось выполнять девиз: «Стой на цыпочках и улыбайся». Когда она выходила из магазина, ей долго надо было хмуриться, прежде чем лицо принимало естественное выражение. Даже уши у нее и те устали. Она сняла зеленые серьги с висюльками: они оттягивали ей мочки. Серьги она купила на прошлой неделе, как и серебряный браслет. Сначала она работала в хозяйственном отделе, а теперь ее перевели в «Дамские украшения».
